Писать о произведениях, авторы которых являются твоими современниками – не самое безопасное занятие, вроде прогулок по минному полю. Самый невинный на первый взгляд шаг может обернуться непредсказуемыми последствиями. Риск и азарт тем сильнее, если исследователь ощущает духовное родство с писателями – эмигрантами из бывшего СССР, ищущими новые смыслы на новой родине. Чтение их произведений затягивает, превращаясь в поиск земли обетованной и открывая поистине безграничный потенциал.

Так мы приходим к парадоксу: критик вынужден писать о том, что еще не дописано; стремление опережает реальность, будто жажда первопроходца, плывущего на поиск новой земли. И уже в конце своего безнадежного странствия, отчаявшись, он видит, что его абсурдный поиск – лишь слабое отражение подобного поиска, которому посвящены изучаемые им произведения; поиска, устремленного в будущее в попытке вновь обрести знакомую почву. Значительная часть корпуса произведений на русском, которому посвящена эта работа, — произведений, написанных людьми, приехавшими в Израиль в 90-х — израильская, как по содержанию, так и благодаря поискам израильской идентичности, иногда со средиземноморским оттенком. Эта литература является живым подтверждением тезиса Александра Гольдштейна: «русское слово в Израиле» стало омонимом для литературы метрополии, «точкой, где Тождественное сталкивается с Иным, не узнавая друг друга».

Авторы, которым посвящена моя книга – эмигранты, но я не включаю их произведения в контекст эмигрантской литературы. Причина не только в фокусе моего исследования, но и в уникальной природе литературы, вышедшей из-под пера эмигрантов в 1990-е и 2000-е. Литература этой волны эмиграции создает то, что Денис Соболев в своей книге «Евреи и Европа» называет «единым геопоэтическим пространством» русскоязычной литературы в Израиле. По его утверждению, эту литературу можно назвать эмигрантской не больше, чем собственно российскую, которая в последнем десятилетии двадцатого века эмигрировала из одного мира в другой, не избежав всех связанных с эмиграцией комплексов.

Эта литература пытается избежать эмигрантской парадигмы. Для этого она создает метафизический переход, позволяющий освободиться от пут постмодернизма и переоткрыть метафизическое измерение дискурса. Освободившись от постгуманизма, эта литература находит новый субъект: свободный, независимый и неомодернистский. Как показал Михаил Эпштейн в своей книге «Слово и молчание», способ, которым отображается метафизика в литературе, критически важен для того, что Александр Блок называл «длинными мыслями». «Литературная метафизика» имеет двойное значение: литература как передача метафизического подхода и литература как объект метафизического изучения. Соболев называет европейскую еврейскую литературу антиметафизической, но в современной русскоязычной израильской литературе отчетливо видны метафизические тенденции.

В моей работе понятие «метафизика» не связано с каким-либо религиозным контекстом. Если согласиться с Григорием Тульчинским и Михаилом Уваровым, сегодня метафизика не является законченной и цельной областью знания, не обладает концептуальной или идейной предметностью, скорее является целенаправленной и рациональной практикой расширения границ осознанного – нестабильной, непредсказуемой и неопределенной, вопросом, стремящимся преодолеть пределы бытия.

Исследования, представленные в этой книге, показывают четыре лика русскоязычной израильской литературной метафизики 1990-х и 2000-х годов. Эта новая метафизика блуждает между меняющимися городскими и языковыми пейзажами: Вавилон, город и имя, восстает из руин. Мессии и пираты Дины Рубиной уходят от деконструкции памяти и идентичности, чтобы вернуться к первоисточнику. Неоэклектизм Некода Зингера переходит в неоромантизм и возрождение автора как субъекта. Сетевая философия Елизаветы Михайличенко и Юрия Несиса приводит их к историческому гипергуманизму, отождествляющему сеть с источником трансцендентного. Михаил Юдсон создает новый язык, символизирующий переход от тотальной деконструкции к многоликому метанарративу. Другие подходы можно увидеть в творчестве Александра Гольдштейна, Дениса Соболева, Алекса Тарна, Виктории Райхер, Якова Шехтера, Леонида Левинзона и Дмитрия Дейча. Эти писатели, как и многие другие израильско-русские и двуязычные поэты, останутся за пределами книги, но я надеюсь посвятить им отдельные работы в будущем.

История русскоязычной израильской литературы насчитывает почти век. Началом можно считать романы Авраама Высоцкого (1884-1949), написанные в 1920-х и 1930-х. Охватывая сотни писателей, журналистов, ученых, широкие круги интеллигенции, многие журналы, газеты и издателей, эта литература также испытала влияние писателей, переехавших из Израиля в другие страны.

Самые заметные из этих волн, 1970-х и 1990-х годов, превратили Израиль в крупнейший центр русскоязычной литературы за пределами бывшего СССР. Но поскольку эти волны радикально отличались, было бы ошибкой помещать литературу, созданную их представителями, в один исторический континуум. Можно сказать, что если 1970-е – это русскоязычная эмигрантская литература в Израиле, то 1990-е – израильская литература, написанная по-русски, несмотря на декларированную аполитичность и отсутствие идей сионизма. Различие лежит в геополитической и геоментальной плоскостях. Среди факторов, определивших различия, можно назвать крах СССР вместе с его ментальностью, глобализацию, нормализацию транскультурной миграции и гармонизацию отношений между еврейской и русской идентичностями – как благодаря размыванию границ, так и благодаря их бесконфликтому усилению в новой универсалистской модели. Литературные процессы неизбежно включают в себя эстетические факторы – и ищут ответ на вызовы постмодернизма, пытаясь создать новые поэтические языки.

Литература, обсуждаемая здесь, посвящает свои длинные мысли темам, центральным для современного духовного и культурного климата. Среди них можно назвать темы отношений источника и копии, соответствие личной памяти и исторической, которым посвящены книги Рубиной; тему культуры и насилия, жертвенности и героизма у Михайличенко и Несиса; проблему единства субъекта и произведения, занимающую Зингера; и личного исправления на фоне исторического краха, о которой пишет Юдсон. Полная история русскоязычной израильской литературы должна будет рассказать нам о ее различных кругах, о локальных культах и войнах; но прежде всего – об археологии идей, «проклятых вопросах», над которыми билась эта литература. Надеюсь, моя книга станет новым шагом в изучении ее метафизики.

Книга Романа Кацмана Nostalgia for a Foreign Land: Studies in Russian-Language Literature in Israel вышла в серии Jews of Russia and Eastern Europe and Their Legacy издательства Academic Studies Press в октябре 2016 года.