Онлайн-тора Онлайн-тора (Torah Online) Букник-Младший JKniga JKniga Эшколот Эшколот Книжники Книжники
Эберхард против Эраста
Леся Боброва  •  6 сентября 2010 года
Польский нуар на еврейском поле

«Эберхард Мокк даже глаза протер от удивления. Такого он в жизни не видел. Если бы не снег и мороз, он был бы уверен, что очутился на каком-то турецком или арабском базаре. Бородатые евреи, от которых тянуло чесноком, запирали свои лотки и тыкали ему под нос всякую заваль. Он отгонял их немецкими ругательствами, но торговцы от этого перешли на диковинный немецкий диалект и принялись еще пуще расхваливать свой товар. Перед Мокком развернулась вся панорама блошиного рынка: зажигалки, складные металлические линейки, запонки, календарики, точильные камни для бритв, резиновые подтяжки, часы, приспособления для завязывания галстуков и надевания калош, подвязки, душистое мыло и вешалки для одежды… Мокк зачарованно глядел на грязные дома с еврейскими надписями, собак, выбегавших из подъездов, визгливых детей в круглых шапочках и с длинными прядями волос, свисавшими на уши».
Таким предстает бедный еврейский квартал предвоенного Львова в ретро-детективе поляка Марека Краевского «Голова Минотавра». Прошу прощения за длинную цитату, но вряд ли русский читатель прочитает этот роман. Переводы Краевского в России, увы, затормозились на двух книгах: «Призраки Бреслау» и «Пригоршня скорпионов, или Смерть в Бреслау». А на счету Краевского их девять (включая два, написанных в соавторстве).

Зато жителям соседней Украины повезло — здесь издано уже пять детективов Краевского в виртуозных переводах Божены Антоняк. Последний — «Эринии» — вышел несколько недель назад. Скорость завидная — польское издание появилось в мае.

Марека Краевского часто называют «польским Акуниным». У этих писателей много общего: оба пришли в литературу из филологии, оба пишут популярные исторические детективы, оба создали неповторимых и незабываемых героев. Правда, утонченный красавец Эраст Фандорин выглядит совершенным антагонистом брутального и циничного полицейского комиссара Мокка, любителя крепко выпить, плотно закусить и позабавиться с очередной проституткой.

Есть и другие различия. В Фандорине, при всем его очаровании, очевидна некая искусственность; книги Акунина задуманы как литературные конструкции, выстроенные из мотивных кирпичиков русской классики и дореволюционных уголовных романов. У Краевского в романах кипят кровь и жизнь, у его героев бурчит в желудке, они мучаются от похмелья, потеют и совокупляются. Краевский внимателен к фактуре: улицам, домам, автомобилям, меню в ресторанах, запахам, погоде, одежде, мебели, к мельчайшим деталям быта. Там, где Акунин создает воображаемую Россию, Краевский воссоздает ушедшую Польшу.

Применительно к Краевскому нередко слышишь и слово «нуар». Зачитываясь в детстве жесткими детективами Рэймонда Чэндлера и приключенческими романами Алистера Маклина, этот поклонник Филипа Марлоу вырос в кабинетного ученого: занимался классической филологией, работал в Институте античной культуры, защитил докторскую, преподавал латынь во Вроцлавском университете.

Одиннадцать лет назад вышел первый роман Краевского «Смерть в Бреслау». Автору он принес чуть больше пятисот долларов и две кислые рецензии. Но уже в этом романе определились место и время действия — родной Вроцлав (тогда Бреслау) между двумя мировыми войнами, и герой Эберхард Мокк.

«Сказать, что я отождествляю себя с ним, будет преувеличением, однако у него есть некоторые мои черты, — рассказывает Краевский. — И он, и я влюблены в античный мир. Он хотел стать филологом-классиком и часто цитирует античных авторов… Он очень педантичный, очень усердный и точный человек, и я тоже. Хотя все его плохие черты мне не свойственны: я не пьяница и не бью свою жену».

Краевский убежден, что именно пьянство, разлад с женой, походы к проституткам, обжорство Мокка «делают его очень живым персонажем». Стоит добавить, что Мокк — брутальный и циничный идеалист, для которого насилие — инструмент для поиска истины и справедливости. Эти черты, возможно, не случайны: у Краевского много знакомых в польской полиции, и как-то раз он вместе с полицейскими даже участвовал в эксгумации.

Второй роман вышел лишь в 2003 году, и с тех пор Краевский получил множество литературных премий, но университетскую работу оставил совсем недавно. Сегодня, к сорока четырем годам, он один из самых известных польских писателей. Книги его переведены на два десятка языков и ежегодно десятками тысяч экземпляров расходятся в Польше.

«Бреславский» цикл романов плавно перешел в «львовский». В «Голове Минотавра» рядом с немцем Мокком возник окультуренный польский двойник, комиссар Эдуард Попельский (а в «Эриниях» он становится главным героем). Фирменный стиль Краевского остался неизменен: экстравагантные убийства, изображенные с самыми кровавыми подробностями, маниакальные злодеи и сыщики, страдающие ночными кошмарами, приступами эпилепсии и ясновидения, — «нуар» у Краевского граничит с гиньолем и готикой. Тьма подступает все ближе: в отличие от героев, читатель знает, что мир Эберхарда Мокка и Эдуарда Попельского обречен.

Может показаться, будто эти лихорадочные тексты написаны в один присест, особенно если учесть, что финалы у Краевского порой слабы и неоправданно обрывчаты. Но это не так — работа над каждой книгой начинается с подробного плана сюжетных поворотов и сбора материалов. Просто романы Краевского рассказывают не только о людях, но о времени и городах. Так было и со Львовом.


«Я получаю огромное удовольствие не только от письма или редактуры, но и, например, от поездок — как от моего визита во Львов, — говорит Краевский. — Я бродил улочками старинного города, разглядывал дворики и видел, за каким окном могло бы произойти убийство в моем следующем романе. Чэндлер как-то сказал: “Каждый может жить, где ему заблагорассудится, но мне нравится город — грязный, измученный и прекрасный”. Я тоже так считаю. Поэтому меня интересует детектив большого города; этот город может быть неприветлив, в его закоулках скрываются тайны».

Место и время действия диктуют интерес к еврейству. В «Голове Минотавра» события разворачиваются на фоне еврейских кварталов, среди помощников Попельского есть следователь-еврей. В «Эриниях» эта тема становится центральной.

На дворе 1939 год, в выгребной яме позади еврейской аптеки найдено тело зверски умерщвленного трехлетнего ребенка, многочисленные колотые раны указывают на ритуальный характер убийства. В городе ширятся антисемитские настроения, евреям грозят погромы — и все это, конечно, напоминает не столько Львов накануне Второй мировой войны, сколько киевское «дело Бейлиса» начала века. Никто не знает, чей ребенок станет следующей жертвой. За расследование неохотно берется комиссар Попельский, твердо решивший уйти из полиции, — но жизни его любимого внука тоже грозит опасность. «Проницательный следователь, неисправимый сибарит, элегантный денди и любитель гнусных забегаловок, тонкий гуманист и распутный сатир» (так описывает его издательская аннотация) ставит одно условие: сотрудничать он будет с Моше Кичалесом, королем львовского преступного мира.

«Моше Кичалес сидел на веранде в двухместной качалке и курил сигару. Остатки икры, селедки и сладостей на столе свидетельствовали о том, что изысканная сигара венчала не менее изысканный ужин. К Кичалесу нежно прислонилась молоденькая блондинка, такая красивая, что Попельский сразу забыл о недавнем стремлении к аскезе. От прохлады майской ночи девушку защищала тигриная шкура. Ее кавалеру, очевидно, холодно не было — он сбросил пиджак, и широко расставленные ноги, шляпа набекрень, расстегнутая рубашка и криво повязанный галстук придавали ему вид громилы после ночной попойки. Широкий блестящий шрам, пересекавший щеку, мог остаться от ножа в пьяной драке. Но внешность обманчива. Король львовских бандитов почти не пил, а шрам — память о стычке в русской тюрьме…
— Садитесь, пан комиссар, расскажите, с чем пришли в мою скромную хатку, а я послушаю, послушаю, — Кичалес выдохнул облако дыма.
— Вы приняли меня у себя дома, — Попельский постучал папироской по крышке портсигара. — Это знак доверия. Я вам благодарен.
— Красивые песни! — под тонкими актерскими усиками хозяина появилась ухмылка. — Да будь тут моя хавира, тады понятно, вы были бы дорогой гость. А в этой халабуде я могу принять даже самого бедного квартиранта…
Полицейский поднялся, вытащил из кармана «Вечернюю газету» и бросил ее на стол. Кусты у дома тут же зашевелились. Кичалес поднял руку, снова настала тишина, которую нарушало только пение сверчков.
— Найдите убийцу этого ребенка и отдайте мне, — тихо проговорил Попельский, указывая на первую страницу, где красовалась фотография комиссара.
— Вы думаете, как и все они, что ли? Еврей забил христианское дитятко, чтобы в мацу покрошить, а? И поэтому я, еврей, должен искать среди своих? Меня хотите задобрить? Погромов еврейских боитесь, беспорядочков?
— Меня не интересует, какой национальности убийца, ясно вам, пан Кичалес? — холодно ответил Попельский. — Я к вам обращаюсь не как к еврею, а как к губернатору. К губернатору!
— Чего? Как это? — король преступного мира, казалось, смутился. Глядел на гостя, не скрывая удивления.
— Преступный мир, мир бандитов и злодеев — ваша губерния, а вы — ее губернатор. Этой губернией управляете только вы. Ваши подданные — люди чести! Ни один карманник не ограбит беременную, ни один бандит не нападет на ребенка, ни один урка не побьет старуху или сумасшедшего. Таковы понятия вашей губернии, не так ли?»

Не просто атмосферная, а чрезвычайно мрачная и безысходная книга, пронизанная мотивами мести и зла (польские рецензенты в один голос уверяют, что Краевский превзошел самого себя в описаниях злодейств). Как и в «Голове Минотавра», виновником оказывается преступник-маньяк — на сей раз не «Минотавр», а «Ирод», прозванный так по аналогии с библейским царем-истребителем младенцев. Странный союз полицейского и львовского Бени Крика вскоре приносит плоды. Преступник найден, город и комиссар Попельский могут вздохнуть спокойно… Вот только настоящий ли это был Ирод? И почему уже в шестидесятых годах во вроцлавском подвале нашелся скелет, заваленный тремя сотнями фотографий маленьких детей?

Может быть, хотя бы последний роман Краевского появится на русском. Впрочем, самому Мареку Краевскому и так неплохо: в Италии и Германии, к примеру, его детективы буквально разлетаются с прилавков. Он мечтает когда-нибудь написать «серьезный исторический роман» из жизни древнего Рима и ни о чем не жалеет — разве что, иногда, об университетской кафедре.

«Мне нравилось преподавать, работать со студентами, — говорит писатель. — Думаю, если среди двадцати студентов мне удалось заинтересовать хотя бы четверых, значит, стоило стараться. Этих сияющих студенческих глаз мне будет очень не хватать».

И другие кровавые истории:

Скандинавский отрыв
Ирландские будни
Голливудский нуар