Библиотека

В жизни-после, как и предвидел Борхес, ты попадаешь в Библиотеку. Вопреки теориям о высокотехнологичности жизни-после, у Библиотекаря нет ни возможностей, ни склонности тратить средства на компьютеризацию своей работы. Поэтому сразу после похорон очухиваешься у потертой библиотечной стойки и ближайшую вечность проводишь среди бумажных формуляров, деревянных картотечных шкафов, бесконечных рядов стеллажей шведского производства и клубо́в книжной пыли. Пыль — единственная, однако неизбежная неприятность, сопровождающая тебя всю жизнь-после, хотя Библиотекарь по мере сил воюет с этим неудобством. Аллергикам, которые при жизни нуждались в антигистаминах, при входе выдается плацебо, действующее не хуже, а всем желающим — маски и очки. Иногда в просветах между стеллажами мелькают темные крылатые личности с ведрами и швабрами, но тучи пыли вокруг них так густы, что Библиотекарь сильно сомневается в полезности этих существ в деле борьбы за чистоту и последние тридцать четыре вечности не увольняет их лишь потому, что со дня на день ожидает их выхода на пенсию.

Твое единственное занятие в жизни-после, сообщает тебе Библиотекарь, старательно выводя твои имя и фамилию в читательском билете, — чтение. Твоя читательская программа в жизни-после состоит из двух этапов. На первом этапе тебе предстоит прочесть все книги, которые ты уже читал в жизни-до, но не понял или не полюбил. Каждую тебе предстоит читать снова и снова до тех пор, пока не найдешь в ней что-нибудь хорошее — или хотя бы не поймешь, что хотел сказать автор и почему он это сказал так, а не иначе. Высоколобые интеллектуалы, в жизни-до проживавшие в Америке, до скончания нескончаемого века читают Мэри Хиггинс Кларк, ни в чем не повинный средний класс корпит над Томасом Пинчоном, Дэвидом Фостером Уоллесом или на худой конец — Артуром Филлипсом, бюргеры из Германии раз за разом перечитывают «Фауста» и романы Томаса Лера, чопорные английские джентльмены мусолят Джеймса Джойса, Вирджинию Вулф и Дженет Уинтерсон, отравленная русской классикой публика вечность за вечностью ищет скрытые смыслы в романах Дарьи Донцовой, Виктора Доценко и Сергея Минаева, а читательницы дамских журналов продираются сквозь Андрея Платонова и Сигизмунда Кржижановского.

В жизни-после каждому чудится, будто в Библиотеке он один. Никаких развлечений, помимо чтения, там нет, поговорить не с кем, не с кем поспорить, и рано или поздно — как правило, впрочем, не раньше, чем пройдет вечность или две, — ты постепенно начинаешь забывать, что внушали тебе в школе на уроках родного языка и литературы, каким тоном рецензенты писали о той или иной книге на предпоследних страницах журналов и сколько звездочек получила книга от других читателей в самом популярном интернет-магазине. Забыв все это, ты наконец просто читаешь — никуда не торопясь (поскольку в жизни-после торопиться некуда), не стремясь судить (поскольку в жизни-после приговоры, вынесенные книгам, некому слушать), и не желая закончить побыстрее, только чтобы выглядеть начитанным эрудитом (потому что в жизни-после начитанность и эрудиция сами по себе ничего не значат). Первая книга, разумеется, дается тебе труднее всего, но дальше дело идет на лад, и спустя еще пару вечностей ты готов предстать перед Библиотекарем, застенчиво ему улыбнуться и поблагодарить. Большинство обходятся одним и тем же клише («Слава Тебе, что я все-таки научился читать», — обычно говорят они), но Библиотекарь читает не только книги, но и лица, и все остальное узнает по глазам. Кроме того, он понимает, что о книгах необязательно разговаривать — достаточно о них думать.

Дольше всех в Библиотеке обитают критики: им трудно полюбить книги, они слишком привыкли искать в книгах недостатки и чересчур скоры на расправу. Быстрее всех ко второму этапу жизни-после переходят писатели (те, кто в предыдущей жизни не завидовал коллегам) и евреи (потому что они привыкли читать внимательно и научены многовековой талмудической традицией: книга неспроста такова, какова она есть, — значит, так зачем-то нужно).

Время от времени самоуверенные хлыщи и бойкие барышни, оказавшись в Библиотеке и раскусив, чего ждет от них Библиотекарь, делают вид, что по-настоящему прочли книги, которые, по своему обыкновению, лишь торопливо пролистали. Такие читатели с выражением излагают Библиотекарю заготовленную краткую рецензию, в которой, среди прочих, звучат обороты: «Автор не раскрыл свой потенциал», «Сочное и вкусное повествование» и «Теперь о переводе». Библиотекарь молча их выслушивает, задумчиво кивает, а потом записывает в Отдел Периодики. Без права на обжалование.

Ты же переходишь ко второму этапу жизни-после: научившись читать, ты волен читать все, что заблагорассудится, и проживать все то, о чем прочел. Обретя зачаточную мудрость на предыдущем этапе, многие не стремятся, как в детстве, скакать по прериям и сражаться с гвардейцами кардинала, но выбирают более тонкие роли, чаще всего созерцательные (например, горничной главного героя или его лучшего друга, от чьего имени ведется рассказ). Они понимают, что так переживут больше — да и, сказать по правде, больше заметят.

Если же ты взаправду достиг просветления, в начале второго этапа Библиотекарь может подарить тебе, к примеру, книжку «В сумме» Дэйвида Иглмена. Это и будет твоя награда: вооружившись талантом читать, ты научишься проживать не только книжные жизни, но и книжные смерти. Ты переживешь еще 40 других загробных жизней, устроенных совершенно иначе, и узнаешь, что жизнь-после может быть любой — вовсе не только Библиотекой. Ты побываешь в жизни-после, где Бог крайне чувствительна и выступает за всеобщее равенство; и в той, где встречаешь только знакомых; и в той, где миром правит Мэри Шелли; и в той, где стоишь перед зеркалами; и в той, где молоко и мед, а Бог сокрылся от людей; и в той, где тебе круглосуточно показывают земную жизнь; и в той, где весь мир нарисован кварком; и множество других. Ты, идеальный читатель, неспособный умереть, умрешь 40 раз и, прожив все 40 жизней-после, наконец сможешь уйти из Библиотеки. Ты обретешь свободу и ни за что ею не воспользуешься.

И другие библиотеки:

Хорошее место для кота
Тома с заключенной внутри душой
Собрание пыльных воспоминаний