Самые нечитаемые книги, согласно результатам опросов британских читателей, — автобиографии. В прошлом году в десятке Недочитанных лидировали мемуары Билла Клинтона и Дэвида Бэкхема. В этом году в гостиничных номерах чаще всего бросали автобиографию комедианта Рассела Брэнда и книжку вице-премьера Великобритании Джона Прескотта. Что, в общем, логично: какие еще тайны могут быть у медиа-персон? Одна и та же вода. Другое дело — мемуары писателей, особенно если они прожили долгую жизнь, особенно если эта жизнь еще не кончилась, особенно если за нее можно призвать к ответу.

Мемуары Гюнтера Грасса выходили в свет с таким скандалом, что продажи пришлось начать на две недели раньше срока, а тираж в 150 тысяч экземпляров был распродан в первую же неделю. Хотя, казалось бы, Грасс — фигура для Германии ни разу не загадочная, напротив — один из самых общительных, если можно так сказать, писателей не только у себя на родине, но и, пожалуй, в мире. Регулярно встречается с читателями, выступает на партийных съездах, дает интервью по самым разным поводам и — милый, милый — устраивает семинары для переводчиков своих книг, чтобы те улавливали все тонкости. И однако же воспоминания Грасса вся мировая пресса обсуждала несколько недель, а все потому, что «немецкий писатель Гюнтер Грасс, лауреат Нобелевской премии, автор великого антифашистского романа "Жестяной барабан", признался, что служил в войсках СС».

Все дальнейшие дебаты, интервью и объяснения касались только этого факта из пятисот с лишним страниц книги.

Собственно, тут следует кое-что уточнить. Для начала, Гюнтер Грасс никогда не скрывал, что во время Второй мировой войны, будучи семнадцатилетним юношей, пошел добровольцем на фронт — в германскую, понятно, армию. Не скрывал и того, что был призван в подразделение СС. Больше того, специальным письмом он предоставил свое личное дело в архиве для доступа общественности.

Уточнение второе: Грасс провел в армии шесть месяцев, из них пять — в учебном подразделении, четыре дня на линии фронта, где не сделал ни одного выстрела, был ранен, отправлен в госпиталь, после чего взят в плен американцами.

И тем не менее, сила эмоционального воздействия фразы «служил в войсках СС» такова, что в 2006 году, через шестьдесят один год после капитуляции Германии, самый известный и уважаемый писатель этой страны снова и снова извинялся за поступок, совершенный в далекой юности. Спрашивается, зачем он вообще вытащил на свет эту древнюю историю?

Грасс неоднократно говорил и писал, что прекрасно осознает свою вину, не пытается себя оправдать, не прячется за истекший срок давности, но все же ссылается на юношеское недомыслие, нацистскую пропаганду и романтизм. Ему стыдно до сих пор, и если читать книгу как книгу, а не выковыривать изюм из булочки, будет видно, как мучительно даются Грассу воспоминания о юности. Однако он снимает с луковицы памяти один слой за другим: медленно, методично, каждый раз отворачиваясь, сбиваясь на воспоминания о запахах, лицах, ощущениях и всякий раз мягко возвращая себя — или того юношу — к одному и тому же вопросу: как это произошло? Почему так вышло, что этот мальчик не задавал вопросов, не удивлялся исчезновениям одноклассников и учителей, не пытался слушать никакое радио, кроме официального? Как это произошло, что почти все, с кем он тогда общался, тоже никого ни о чем не спрашивали?

Чтобы ответить на эти вопросы, Грасс показывает читателю документальное кино.

Вот пленные немецкие солдаты на бывшем учебном полигоне под конвоем американских войск: Грасс и его солагерник играют в кости, накрывшись от дождя плащ-палаткой.

Вот он, зовут его Йозеф, он пытается в чем-то убедить меня, говорит настойчиво, но тихо, почти нежно и никак не идет у меня из головы.
Я мечтал об одной профессии, он о другой.
Я утверждал, что истин много.
Он говорил, что истина одна.
Я признавался, что больше ни во что не верю.
Он провозглашал догму за догмой.
Я кричал: «Йозеф, ты, верно, хочешь стать Великим инквизитором или метишь еще выше?»
У него всегда выпадало на несколько очков больше, при этом он назубок шпарил цитатами из святого Августина, словно подглядывал в лежавший рядышком латинский оригинал.
Солагерника зовут Йозеф Ратцингер.

А вот бывшие немецкие солдаты чистят картошку и морковку на кухне US Air Force.

Каждое утро грузовик отвозил нас в такое место, какое бывает только в сказках, где текут молочные реки с кисельными берегами.
Работала там и группа displaced persons — DP, как гласила аббревиатура на спинах их курток; она занималась стиркой и глажением. Это была дюжина молодых евреев, уцелевших, благодаря счастливой случайности, в том или ином концлагере и желавших теперь уехать в Палестину, но не получивших соответствующего разрешения.
Как и мы, они поражались огромному количеству объедков, которые изо дня в день оказывались в мусорных баках, — горам картофельного пюре, жареных кур, у которых съедали только грудку и ножки. Мы могли лишь безмолвно глазеть на подобное расточительство…
Хотя нам и нашим еврейским ровесникам перепадало достаточное количество остатков еды, на этом наша общность и заканчивалась. Строгой охраны не было, поэтому во время перекуров мы устраивали словесные перепалки. DP говорили между собой на идише или по-польски. Если они знали немецкие слова, то только что-нибудь вроде «Стой!», «Молчать!», «Смирно!», «Давай-давай!», «Марш в газовую камеру!». Вокабуляр, принесенный в качестве сувенира из той жизни, о которой мы ничего не желали знать.
Наша лексика заимствовалась из солдатского обихода: «Собачье отродье! Засранцы! Драть вас надо!».
Поначалу американцы посмеивались над нашими перепалками. Это были белые Джи-Ай, для которых мы мыли посуду. Они сами обзывали солдат из соседней роты «ниггерами». Молодые евреи и мы внимали этой брани молча, поскольку наши раздоры имели иную подоплеку.
Потом к нам решили применить воспитательные меры. Однако американский Education Officer, в очках и с бархатным голосом, постоянно носивший свежевыглаженные форменные рубашки, старался напрасно, ибо мы не верили тому, что он нам показывал: черно-белые фотоснимки из концлагерей Берген-Бельзен, Равенсбрюк… Я видел горы трупов, печи крематориев. Видел голодных, истощенных, превратившихся в ходячие скелеты людей из другого мира. В это было невозможно поверить.
Мы твердили: «Разве немцы могли сотворить такое?», «Немцы никогда такого не совершали», «Немцы на такое не способны».
А между собой говорили: «Пропаганда. Все это пропаганда».
Не знаю, надо ли продолжать. Тем, кто ходил под красным знаменем, пел у костра патриотические песни, кто мечтал поехать в «Артек», вступал в комсомол и партию, не надо объяснять, как это могло получиться. Правда, не все пишут об этом книги, и здесь-то уж точно никто не стал бы снимать шелуху со своей памяти по такому ничтожному поводу, как четыре дня боевых действий в войсках, допустим, НКВД без единого выстрела. Тем сложнее читать книгу Грасса, потому что слова «был одурманен национал-социалистическим воспитанием и пропагандой» на самом деле чудовищны в своей истинности и простоте.

Чудовищны тем более, что так быстро, так незаметно, так вдруг выросло уже поколение, не помнящее ни костров, ни красных знамен. Поколение, которое патриотизмом считает поход на футбольный стадион и SMS-голосование за «наших» на «Евровидении». Здоровые, красивые, сытые дети, не знающие ни чужой, ни своей истории, потому что никому не пришло в голову им ее рассказать — документальную, не глянцевую историю.

Вот, собственно, зачем эта книга: чтобы современная Германия несколько недель стояла на ушах, «неожиданно выяснив», что первый из числа достойных людей настоящего в прошлом был гопником в черной форме. Чтобы понять, как это могло получиться.

Еще взгляд с той стороны:
Правые, виноватые, «подводные лодки» и грайфер
Взгляд с дороги на ВостокДетство в полосатой пижаме
Тайное оружие фюрера
Прикладная алгология
Берлинский филармонический оркестр: к юбилею с чистой совестью