Германия идет в бой. 1 сентября 1939 года в газетах разных стран мира.

«Когда говорят пушки, музам приходится кричать, чтобы быть услышанными».
«Букник» публикует несколько стихотворений из книги одесского поэта Бориса Херсонского “Messa in tempore belli” — «Месса во времена войны».

Писатель Линор Горалик расспрашивает журналиста и издателя Боруха Горина о том, можно ли проводить параллели между нынешними событиями в Украине и событиями, происходившими в период становления государства Израиль.

«Букник» переживает за своих израильских друзей и знакомых и каждый день пристает к ним с вопросом: «Как вы там?» Сегодня «тыловой дневник» ведет писатель и жительница Иерусалима Алиса Нагроцкая.
Алиса, как вы там?

Серж Блок — о серьезных и несерьезных книгах, о войне и Холокосте и о том, с какого возраста эти темы стоит обсуждать с ребенком.

В издательстве Corpus выходит знаменитая книга Арта Шпигельмана «Маус» — комикс, в котором сын-художник записывает воспоминания своего отца о Холокосте, а заодно рассказывает о своих сложных отношениях с отцом и самоубийстве матери.

Отказался от записи «иудей» в базе данных МВД и потребовал в графе «Вероисповедание» написать: «Не относится ни к какой религии».
Завещал свое тело науке, а потому избежал похорон и могилы.

Эли Визель — светский автор, пишущий на четырех языках, правозащитник, лауреат Нобелевской мира. Но мистическая иудейская нота, верность традиции слышны даже в самых «мирских» его сочинениях.

Пока шел бой, несколько противников попытались скрыться на моторной лодке, еще несколько бойцов врага побежали на восток, в сторону Сирии, вдоль железнодорожного полотна. Моторку расстреляли из пулемета, из тех, кто находился в объятой пламенем лодке, спасся лишь один.

У этой книги есть только название и место издания — Шанхай. Это совсем небольшой текст — каких-нибудь 120 страниц, — набранный в старой орфографии. Это в общем-то простая по сюжету и абсолютно безнадежная по сути история о том, как человек убил Гитлера. Написанная мастерски, без лишних ходов и рассуждений.

Из «Радуги тяготения» можно выбрать кусок про садо-мазохисткую оргию, можно — про науку и технологии, можно — про наркотики, про любовь, про войну, про Систему и противодействие Системе, наконец, про ракету «фау-2» или русского шпиона Чичерина… ни один из них не даст никакого представления о романе в целом.

«Колыбельная» состоит из трех новелл, каждая из которых рассказывает о холокосте емче и короче тысячи слов. Севела разговаривает со зрителем почти исключительно языком кинематографии, оставляя на весь фильм едва ли больше двух десятков реплик. Никто не произносит воззваний, не читает мораль, но выводы более чем прозрачны.

С пространствами в этой книге Перек обращается примерно так: он рассматривает их с точки зрения существования, — скажем, город как пространство существовал не всегда; не везде; не статичен и не имеет жестких границ; функциональности, назначения и внешнего вида. Все эти способы постижения так или иначе возвращаются к тексту и, безусловно, описывают наблюдающего за пространствами более, чем что-либо еще.

У этих людей нет ответа на вопрос «кто я?» — в основном потому, что им не приходит в голову себя спросить. Картинка есть — звук выключен, всякий жест красноречив, но не сопровождается репликой. Иногда создается впечатление, что персонажи не живут, а кому-то снятся — впрочем, такое впечатление возникает от любых малознакомых людей: мы просто не догадываемся, что происходит у них в голове.

Репрессивная политика касалась не только отдельных лиц. До войны германские подданные и русские немцы владели в России сотнями предприятий и миллионами десятин плодородных земель. После 1914 года правительство приступило к планомерной русификации экономики: «вражеские фирмы» закрывались, земли немецких колонистов подлежали секвестру.

В одной из первых дневниковых записей Шапорина цитирует только что вышедший роман Льва Толстого «Воскресение». В конце дневника выписывает отклики западных интеллектуалов на процесс Синявского — Даниэля. Невероятно, что Толстой и Синявский могут вместиться в границы одной человеческой жизни. Еще невероятнее, что кто-то изо дня в день, год за годом, десятилетие за десятилетием протоколировал всю ту чудовищную реальность, что пролегла между ними.

В «Благоволительницах» все чересчур, все гипертрофированно — и гигантский объем книги, ее кажущаяся затянутость, и декадентски вычурная, нарочито кинематографическая любовная линия. Все как бы кричит: «Это нарочно, это не всерьез». А главный герой романа, бравый оберштурмбанфюрер, — одновременно Эдип и Орест, и даже Электра, Рокантен Сартра и Мерсо Камю.

Шаль — это символ, целый мир для маленькой Магды, краеугольный камень ее существования. «Это была волшебная шаль, она могла питать дитя три дня и три ночи. <…> Шаль была Магдиным ребеночком, котенком, сестренкой. Когда ей хотелось покоя, она заворачивалась в шаль и сосала уголок».