Один мальчик в юности красил траву в зеленый цвет к приезду комиссии. Одна девочка в юности переписывала программу по литературе для поступающих в вузы, потому что ее не устраивали фонетические кластеры в некоторых формулировках. А потом оба они выросли и стали редакторами. Так говорил Илуватар. Ну, или еще кто-нибудь.

1. Мы намеренно ограничиваем нижеприведенные наблюдения подвидом редакторов, работающих с литературой. Редакторы журналов и газет, при всем должном к ним уважении, могут просто не понять, о чем речь. Редакторы — они, знаете, как сварщики:
Я слышал, что есть два вида сварщиков: промышленные, которые не любят никаких сложных конструкций и получают удовольствие от делания чего-то одного снова и снова; и ремонтные, которые терпеть не могут делать одну и ту же работу дважды. Весь прикол заключается в том, что, нанимая на работу сварщика, надо удостовериться, к какому типу он относится, поскольку они не взаимозаменяемы.
(Роберт М. Пёрсиг. Дзэн и искусство ухода за мотоциклом. Пер. Максима Немцова)

2. По отношению к автору или переводчику редактор книги выступает в комбинированной роли психотерапевта, ассенизатора и Зевса-громовержца. Вопреки распространенному мнению, редактор не есть человек с безупречным вкусом (за невозможностью существования безупречного вкуса). Для автора или переводчика редактор — партнер и страховочная сетка: задача редактора — не объяснить, как надо, а показать, где можно сделать лучше, и не позволить автору (или переводчику) предъявить публике патентованные глупости. Эта простая мысль обычно парализует переводчика (или автора), с первой страницы редактуры пребывающего в боевой стойке, а по завершении последней принимающего англосаксонскую позу «плачущего большевика».
Вообще работа с редактором у многих авторов (или переводчиков) провоцирует непредсказуемые эмоциональные отклики. С кем-то случается родимчик. Некоторые глупо хихикают. В нашей практике пара человек сломали подкидную доску и ушли из большого спорта. Кое-кого демонический образ первого редактора преследует до гробовой доски. А ничтожное меньшинство продолжает работать. Над собой.

3. Может показаться, что идеальный образец редакторской работы — Тора. Она пережила несметное множество поколений и все-таки умудрилась дойти до нас в том виде, в каком была дана Моисею. Таким образом, легко заключить, что первым и единственным редактором Торы был, собственно, ее автор, а Моисей проявил себя крайне тактичным издателем. Впрочем, со временем понятие «в авторской редакции» совершенно себя дискредитировало. Нынешним авторам не стоит проводить этот эксперимент в домашних условиях. Масштаб личности не тот.

4. Иногда работа редактора происходит так:

На следующее утро он принялся кромсать и жечь.
Время стремительно бежало. Все, хватит с ним любезничать. (Часто на этой стадии редактуры Эдвин перехватывал волосы повязкой камикадзэ и вешал над столом табличку «Пощады не будет!») Он размахивал мачете. Вырезал целые разделы рукописи, почти не глядя. Оставил только наиболее стандартные (то есть, которые покупают), а остальные выбросил. Рассуждения о курении превратил в маленькую вставку: «Полезный совет! Бросаешь курить? Не смакуй последнюю сигарету. Быстро выкури ее. Тебе не нужны приятные воспоминания о последней сигарете». К черту «дисгармонию в душе» и к черту полугипнотические упражнения по «приведению в порядок ваших качеств».
Постепенно в редакторской резне получалась легкая, приятная книжка (вполне себе полная дури), и Эдвин, как художник, чье творение обретает форму, ощущал прилив восторга. Но как редактор, он — антитворец, специалист по сокращению.
<…>
Под конец марафона редакторской бойни, когда Эдвин резал, кромсал и царапал на рукописи всё менее связные примечания, зрение начало сдавать. В глаза будто насыпали песку, перед ними все расплылось и расфокусировалось. Если профессиональное заболевание писателей — «синдром клише», то у редакторов это, несомненно, «синдром замыленного глаза». Он приложил к векам лед, несколько раз умылся, и даже сделал гимнастику для глаз. Ничего не помогало. Пора на боковую.
Он зевнул, потянулся и сказал вслух:
— Прекрасна жизнь редактора. Ни с чем не сравнится.
(Уилл Фергюсон. Счастье (ТМ). Пер. Елены Калашниковой)

Бывают и другие повороты, демонстрирующие ангельскую природу автора и стоицизм редактора:

О. Седакова была секретарем у поэта К.А., нужно было готовить однотомник. Он был алкоголик, но легкий человек: лежал на диване и курил, а она предлагала сокращения. "Ну, сколько строчек стоит оставить из этого стихотворения?" - "Одну". - "Это неудобно, давайте четыре". Смотрел с дивана на обрезки на полу и говорил: "Другой бы на это дачу выстроил".
(Михаил Гаспаров. Записи и выписки)

5. Существуют редакторы, полагающие себя умнее вселенского разума. Обострением этого синдрома порождено много интересных обстоятельств. В некоем переводном романе, действие которого происходит в Нью-Йорке, фигурируют башни-близнецы, которые «портят вид из окна». В переводе на русский, изданном после 2001 года, стояло примечание редактора с коэффициентом интеллекта выше, чем у царя Соломона: «Уже не портят». Мы искренне восхищаемся работой этого человека.

6. Есть две ключевые истории про редактуру, которые могут объяснить, что именно делает редактор.

В один дождливый вечер, когда Майкл с Ребеккой играли на полу отцовского кабинета, Альберта посетил инженер. Он принес на утверждение мистера Логана 600-страничный отчет, полный чертежей и технических данных.
Майкл некоторое время наблюдал за отцом, который просматривал лежавшие у него на коленях бумаги.
— И ты должен все это прочесть?
— Прочесть? Что я понимаю в манометрах и усилителях? Я делаю вот что.
Проведя большим пальцем по обрезам страниц, Альберт наугад открыл отчет. Затем подчеркнул красной ручкой три-четыре слова, перелистнул несколько страниц, обвел кружком какие-то цифры и поставил на полях большой знак вопроса. Эту операцию он повторил четыре или пять раз, а под конец нацарапал внизу последней страницы: «Сможет ли подстанция выдержать дополнительную нагрузку?»
Неделю спустя, когда инженер пришел снова, Майкл случайно оказался вблизи кабинета.
— Я проверил, перепроверил и еще раз перепроверил цифры, которые вызвали у вас сомнение, мистер Логан, то же проделали мои коллеги, и провались все мы на месте, если нам удалось найти хоть одну ошибку.
— А. Мне так жаль, мой дорогой друг. Должно быть, это я ошибся. Мне не следовало усомниться в вас.
— Ну что вы, сэр, дотошность нам только по душе. Мы и насчет подстанции были совершенно уверены. И вдруг, вы нипочем не догадаетесь, вдруг звонят подрядчики и говорят, что они напутали в расчетах допусков. Допуски должны быть на десять процентов выше.
Проводив благодарного, восхищенного инженера до дверей, Альберт обратился к Майклу, который маячил в коридоре:
— Видел? После такого контроля все наверняка будет хорошо.
— А подстанция? Откуда ты знал?
— Иногда случаются счастливые догадки. Поверь мне на слово — ты всегда можешь положиться на то, что подстанция нагрузки не выдержит, — как и на то, что гордость другого человека выполнит за тебя большую часть твоей работы.
(Стивен Фрай. Гиппопотам. Пер. Сергея Ильина)

И еще:

Но как взглянуть на завод, когда он еще не построен? Я не знаю. И вот однажды лейтенант Цумвальт, всюду ходивший со мной, потому что я постоянно должен был иметь эскорт, приводит меня в комнату с двумя инженерами и дли-и-и-инным столом, заваленным кипой синек, представлявших различные этажи предполагаемого завода. Я занимался черчением в школе, однако не очень силен в чтении чертежей. И вот передо мной разворачивают всю эту кипу синек и начинают мне объяснять, думая, что я гений. Ну, ладно, одна из вещей, которой надо было избегать на заводе, — это накопления материала. У них были проблемы такого типа: скажем, работает испаритель, собирая очищенный уран, заклинивает клапан или что-то вроде этого, набирается слишком много материала, и тогда все взрывается. Мне объяснили, что завод спроектирован так, что, если заклинит любой из клапанов, ничего не случится. Авария произойдет, если только везде заклинит по крайней мере по два клапана.
Затем они объяснили, как идет процесс. Четыреххлористый углерод поступает сюда, нитрат урана отсюда идет туда, поднимается вверх и уходит вниз, через пол, проходит по трубам, поднимаясь со второго этажа, та-та-та — проходим сквозь кучу синек, вверх-вниз, вверх-вниз, быстро-быстро льются слова и пояснения по очень, очень сложному химическому заводу.
Я полностью ошеломлен. Хуже того, я не знаю, что означают символы на синьке! Там было нечто такое, что я сначала принял за окна. Это квадраты с маленьким крестиком посередине, разбросанные всюду по этому чертову листу. Я думал, это окна, но нет, это не могут быть окна, поскольку они не всегда на крайних линиях, обозначающих стены здания, и я хочу спросить их, что же это.
Возможно, вам тоже приходилось бывать в похожей ситуации, когда вы не решаетесь сразу же задать вопрос. Сразу же — это было бы нормально. Но теперь они проговорили, пожалуй, слишком много. Вы слишком долго колебались. Если спросить их сейчас, они скажут: «Зачем мы тут понапрасну теряем время?»
Что же мне делать? Тут мне в голову приходит идея. Может быть, это клапан. Я тычу пальцем в один из таинственных маленьких крестиков на одной из синек на странице три и спрашиваю:
— А что случится, если заклинит этот клапан? — ожидая, что они отреагируют: «Это не клапан, сэр, это окно».
Но один из парней глядит на другого и говорит:
— Ну, если этот клапан заклинит, — тут он ведет пальцем по синьке вверх-вниз, вверх-вниз, другой парень ведет туда-сюда, туда-сюда; они переглядываются, оборачиваются ко мне, открывают рты, как изумленные рыбы, и говорят:
— Вы абсолютно правы, сэр.
(Ричард Фейнман. Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман. Пер. М. Шифмана и О. Тиходеевой)

Бремя нашей песенки в следующем: редактор не всегда обязан ставить точный диагноз, посильнее тыкать пальцем туда, где болит, вбивать гвоздь и привешивать ярлык. Нередко редактор делает все это интуитивно — он внимательно читает, но неподобающую кривизну замечает лишь краем глаза. Иногда он тычет пальцем куда-нибудь рядом, в поля ошибки. Это называется fuzzy logic, используется не только в редакторских головах, но и в стиральных машинах, и изъяснению не поддается.

7. Есть версия, что иногда редактура портит книги. Отдельные заинтересованные наблюдатели одержимы подозрением, что такое приключается с наисерьезнейшими книжками — и даже с некоторыми священными текстами. Во всяком случае, так утверждал строитель Первого Храма джинн Джан Ген Джан:

«Я обещал тебе, что ты никогда не возвратишься в преисподнюю, и сдержу свое слово, — сказал [царь] Соломон. — Но после этого демона мое отвращение к бессмертным только усилилось, и мне уже не хочется, чтобы ты бродил на свободе просто так. Я запечатаю тебя в кувшин и брошу в море. А если настанет такое время, и ты вновь окажешься на свободе, то власть над миром людей обретешь лишь по моему повелению. Отныне и впредь приказы я буду тебе отдавать, и только во благо людей. Волей моей да будешь ты связан накрепко».
И повелел Соломон изготовить кувшин из свинца и наложил со всех сторон на него серебряные печати. Но до того, как заточить меня, пообещал Соломон, что [демон пятого разряда] Цап останется прикованным к каменной глыбе, пока вопли его не выжгут свой след в царском сердце, чтобы Соломон не утратил больше ни силы воли своей, ни мудрости. А затем он отправит демона обратно в ад и уничтожит скрижали с заклинаниями и великую печать. Он поклялся в этом, как будто считал, что судьба демона мне чем-то дорога. Вообще-то до Цапа дела мне было не больше, чем до верблюжьего пука. А после этого Соломон отдал мне последний приказ и запечатал кувшин. И стражники его швырнули сосуд в Красное море.
…Араб умолк и снова наполнил в океане стаканчик. Август Рассол не знал, что и сказать. Правдой это быть не могло. Такую историю ничем нельзя подкрепить.
— Прошу прощения, Джан Ген Джан, — сказал он, — но почему обо всем этом не говорится в Библии?
— Отредактировали, — ответил джинн.
(Кристофер Мур. Практическое демоноводство. Пер. Максима Немцова)

8. При «возникновении вопроса у редактора» участникам процесса следует искать не наименьшее зло, а третий рог дилеммы. Этот простой метод помогает сэкономить массу времени, иначе потраченного автором либо переводчиком на бодание с редактором, который безусловно предпочитает союз «но» в том месте, где переводчик либо автор безусловно видит исключительно союз «а» и никакой другой. Редактору дозволительно задавать любые вопросы, до посинения уточнять, что автор или переводчик хотел сказать своим творчеством, и до хрипоты призывать к проверке реалий. Предполагается, что это стимулирует переводчика либо автора к лишним размышлениям над текстом, которые лишними не бывают никогда.

9. Главным инструментом работы редактора традиционно считается красный карандаш. К счастью, эта традиция канула в Лету, и теперь основной редакторский инструментарий включен в состав большинства программных пакетов для работы с текстами (на всякий случай рекомендуется RTFM). Кроме этого, в арсенал редактора могут входить глаза, уши, иногда нос, головной (по возможности) и спинной (по необходимости) мозг.
Редактору в режиме «берсерк» предписывается ношение табельного огнемета.

10. Иногда редакторам приходится работать просветителями. Один из авторов этих строк потратил сорок минут жизни, произнося речь перед целой корректорской — примерно пятнадцатью половозрелыми девами в возрасте от 20 до 60, поскольку одна из них, прочтя в корректуре фразу «Кто, в конечном итоге, сильнее — Наполеон со своим войском или Жозефина с ПМС?», — дрожащим от подтекста карандашом написала на полях: «Что такое ПМС???». Упомянутый редактор провел в корректорской едва ли не самые поучительные сорок минут своей весьма разнообразной жизни.

11. Иногда редакторы недооценивают читателя. В советские времена в одной книжке по настоянию редактора бурбон заменили на водку, потому что «наш читатель бурбона не пьет». Персонаж другой книжки пережил еще менее объяснимую трансформацию, поменяв фамилию с Блэка на Брауна, поскольку, рассудил редактор, советскому читателю фамилия Блэк может оказаться непонятна и ее наверняка не пропустят в печать.

12. Иногда работа редактора больше всего напоминает стрельбу по-македонски. Если редактор в режиме «берсерк» поражает большую часть гипотетических мишеней на полигоне текста, непросвещенные наблюдатели могут определять его методы как «фонетический фашизм», «грамматический госнаркоконтроль», «дикционный диктат» или «вокабулярный волюнтаризм». Наблюдатели ошибаются.

13. Многие авторы (и некоторые несознательные переводчики) очень нервно относятся к предложениям отредактировать их тексты, опубликованные при царе Горохе. У них крайне популярен довод «книга прошла проверку временем». Они апеллируют к «имманентной нелогичности русского языка», обосновывая жизненную необходимость оборотов «утвердительно кивнул головой» или «ногти пальцев», и удобно забывают, что фразы вроде «Жена была ему под стать, умеющая играть на клавесине» не имеют права на существование ни в какие времена. У глупости нет срока давности.

14. Редактор, слишком долго проработавший в издательстве, рано или поздно становится проводником некоей идеологии. В последние два десятилетия линия партии и прочие осиново-доктринерские соображения сменились охранительной позицией, которая требует защиты выморочной Русской Литературной Нормы от посягательств живой речи. Как педагогам-ветеранам и морякам загранплавания, редакторам лучше бы менять со временем род деятельности. Немногие из них доживают до монетизации социального пакета в здравом рассудке.

15. Защита Русской Литературной Нормы, как ни жаль это сознавать, ныне основывается на конечном наборе «мондегринов» (они же — «дарвалдаи» или «сатанатамы»). Предтечей и идеологическим «мондегрином», несомненно, можно считать фразу классика на марке, выпущенной в СССР к его, классика, юбилею: «Великий, могучий, справедливый и свободный русский язык». Не было бы классика, в какое отчаяние впали бы наши ревнители при виде того, что творится дома.

16. Кроме того, в издательствах обитают редакторы, которые руководствуются лишь коммерческими соображениями. Им унылые триллеры представляются качественной литературой, потому что хорошо продаются, а авторы штампованных детективов видятся звездами первой величины, поскольку умеют правильно спрягать глаголы и к финалу романа помнят, с чего он начался. К таким редакторам мы применим фигуру умолчания.
Работа в издательстве на должности редактора — не всегда необходимое и достаточное условие, подтверждающее, что работник — редактор. Или читатель.

17. Лучшая книга, когда-либо написанная для редакторов, — «Слово живое и мертвое» Норы Галь (1972). Эта книга никого не способна научить, «как надо», но примерно типизирует те «как не надо», что могут встретиться в тексте. Кроме того, она косвенно доказывает, что за много лет, прошедших с ее первой публикации, в мозгах переводчиков (и авторов) практически ничего не изменилось. Вопреки устоявшемуся мнению, другая популярная книга — «В лаборатории редактора» Лидии Чуковской (1960) — способна научить только одному: как быть редактором отдела писем в заводской многотиражке при cоветской власти.

18. Вопреки другому устоявшемуся мнению, безнадежность текста определяется отнюдь не количеством редакторских «вопросов». Она прямо пропорциональна дельте между текстом, попавшим к редактору, и текстом, отправленным в печать. Не верьте рецензентам, которые говорят комплименты редактору книги, — эти бедные попутанные люди не в состоянии оценить эффективность редакторской работы, как не в состоянии ее оценить никто, помимо автора (или переводчика). А эти, скорее всего, тайны не выдадут.

19. В нашей практике бывали случаи, когда редактор понимал книгу выдающегося американского постмодерниста-абсурдиста как роман для девочек предпубертатного возраста и при этом рекомендовал озаглавить его «Последняя любовь капрала Джонсона»; когда редактор предлагал выкинуть из книги культового английского юмориста (речь в ней шла о подростках в закрытой частной мужской школе и их сексуальном самоопределении) малейшие намеки на слово «жопа» из тех соображений, что книгу будут читать российские дачницы в электричках; и когда редактор изъял из романа французского классика всю середину просто потому, что не понял, о чем там говорится. В ряде случаев как метод борьбы с ревнителями Чего-То Там использовался старый как мир довод: «Это большая литература, дорогуша. Здесь могут и на хуй послать».

20. Редактор — человек, из профессиональных соображений сознательно развивший в себе паранойю. От этой работы ужасно портится характер.

Почти любой, кто берется разглагольствовать о редактуре, выглядит пафосным идиотом, слишком увлеченным частностями. Авторы настоящего это отчетливо сознают.

А также:
Дневник наблюдений за переводчиками
Дневник наблюдений за читателями