Э.Л. Линецкая и ученики. 60-е годы. Фото с сайта ((http://kn.sobaka.ru/n94/05.html http://kn.sobaka.ru/))

В институте Эльга Львовна познакомилась со своим будущим мужем Натаном (Ионатаном) Евсеевичем Линецким. Этот брак Эльги Львовны продолжался с 1929-го по 1966 год и сопровождался трагическими обстоятельствами. Эльга Львовна и ее друзья еще со школьной скамьи – востоковед С. Кунин и математик Я. Левитин – решили «устроить» кружок по изучению философии – прочесть в первоисточнике «Критику чистого разума» Канта. 14 декабря 1933 года всех членов кружка арестовали. Позже был арестован и сам Натан Евсеевич, ничего не знавший о кружке. «Дело» Эльги Львовны – особая тема, на долгие годы определившая ее судьбу. Само заключение Эльги Львовны продолжалось сравнительно недолго – до марта 1934 г. Остальные получили разные сроки. Натан Евсеевич – три года с поражением в правах, которые он отбывал в лагере. В 1937-м Эльга Львовна уехала под Куйбышев, куда был отправлен в ссылку Натан Евсеевич. Почти всю войну они провели в поселке Кимперсай Актюбинской области, где Линецкий работал на никелевых рудниках. За эти годы накопилась кипа переводов – Паскаль, Ларошфуко, французские сказки. Почти все переведенное Эльгой Львовной – французские моралисты, Расин и Шекспир, Боккаччо и Пиранделло, Шатобриан и Мопассан, Джером К. Джером и Фолкнер – будет издано при ее жизни.
Вернувшись в Петербург, Э.Л. Линецкая вела занятия семинара по переводу - почти четыре десятилетия. Славу учителя составляют переводы ее учеников: Леонида Цывьяна, Геннадия Шмакова, Майи Квятковской, Елены Баевской. В сборнике, подготовленном к девяностолетию Линецкой, они вспоминали семинар как чуть ли не лучшее, что было в ленинградской жизни 1960–1980-х годов. Наиболее известны в ее переводах «Трое в лодке, не считая собаки» Джером К. Джерома, «Кин» Александра Дюма, «Успех» Леона Фейхтвангера, «Грабители» Уильяма Фолкнера, «Джунгли» Эптона Синклера. Линецкая переводила также Жорж Санд, Стендаля, Луи Арагона, Дж.Байрона, Виктора Гюго, Лонгфелло, Уильяма Теккерея и многих других.

"Квартальный надзиратель" и "ФТМ"
***

1926 год

Глаза под ними— смеющиеся, иронически-кроткие, иной раз — часто? кажется, часто! —яростные, с глубоко вспыхивающими золотыми искрами.

Высокое, дышащее, бурлящее— не гýлящее, а клекочущее — горло...

Эльга Львовна всегда казалась мне — голубкой... но не условно-метафорической, скажем, или, упаси Бог, привычно-символической: мирной — а какой-то особенной, я бы сказал: хищной. Боевой горлицей, может быть.

В темноте и слякоти бесконечной советской зимы, в ее рыбьем жире, в ее удушливом холоде она была сухой и светлой голубкой из солнечного леса «мировой культуры».

Как жила она с нами, с сизарями советскими, с мусорными голубятами, как приноравливалась к нашей дикости — с нашей стороны трудно себе вообразить. Сама она только смеялась. Возможно, это было возможно только благодаря ее летучей пластичности — прирожденному, а скорее, приобретенному умению использовать форму воздушного потока, изменить траекторию крыла, обогнуть, но не остановиться и не упасть — а хищно стремиться дальше.

В этой своей редкостной внешней пластичности при общеизвестной внутренней жесткости Эльга Львовна довольно радикально, а иногда и весьма ощутимо в быту отличалась по человеческой сути от культурно-антропологического проекта «советский человек», т. е. от нас ото всех. Мы — люди внутри мягкие, даже — кое-кто! — жидкие, зато — в броне. За эту броню мы и бьемся — пусть нальют, что хотят, лишь бы видимость осталась, что мы всё те же, сами себе памятники. Не случайно советский и постсоветский человек так обуян памятниками — дали бы ему волю, он бы вообще заменил ими людей.

1933 год

Себя она хотела (скорее, считала обязанной) сохранить и даже распространить — понимая это «себя» не только как ее, Эльги Львовны Линецкой личность — несгибаемую душу под гибким оперением голубки, но и весь тот мир, который был для нее своим, который она несла с собой — не надеясь на его победу, но делая для него всё, что было в ее силах.

В этом смысле мы, «семинаристы», то есть, формально говоря, участники семинара по художественному переводу при ЛО СП РСФСР, тоже были для нее и возможностями, и невозможностями — соответственно она с нами и поступала. Нас она тоже принимала такими, какими мы были (по ее домашнему выражению, которым я давным-давно одолжился и, боюсь, слегка злоупотребляю в быту, — «маугли») — с надеждой несколько «цивилизовать».

Я бы сказал, что если мне и удалось несколько цивилизоваться, то на большую часть это дело рук Эльги Львовны (и Емельяна Николаевича Залесского, ee мужа).

И дело тут не только в книгах, которые она (иногда украдкой от Емельяна Николаевича) давала нам почитать.

Дело даже и не в историях, где вот так вот «по-домашнему» участвовали люди и события легендарные, что самым якобы простым и естественным образом перекидывало мостик через пропасть между временами и культурами, казавшуюся тогда непреодолимой (а кто этой непреодолимости тогда не ощущал, тот и не заслуживал помощи в ее преодолении — так бы я это теперь сформулировал). До сих пор незабываемый образец такого «сеанса мгновенной связи»: год, я думаю, восемьдесят третий или четвертый, мы сидим за столом на Чайковского и говорим о Вагинове, которым я тогда впервые увлекся. Следующий мимо по какой-то хозяйственной надобности, может быть, с чайником или, может быть, со сковородкой, Емельян Николаевич неожиданно приостанавливает свое характерное быстро-медленное передвижение, смотрит на меня с интересом (кажется, впервые) и замечает: «Хороший был парень Костя Вагинов! И поэт хороший». И вместо кухни идет к полке, чтобы показать мне всего Вагинова, который у него есть.

1989 год

У Емельяна Николаевича Залесского, прошедшего лагеря и ссылки, погибли две библиотеки, в первой Вагинов был, вероятно, с дарственными надписями. В третьей — без. Я знаю это наверняка, потому что, когда Емельян Николаевич умер, Эльга Львовна подарила мне его Вагинова — первую книжку и «Опыты соединения». Они и сейчас здесь, со мной, у меня, у нас. На них нет дарственных надписей. Но как будто и есть. И от Вагинова, и от Емельяна Николаевича, и от Эльги Львовны.

———————————————————————————————

В 1983 году я сочинил маленькое стихотворение, которое осмелился посвятить Эльге Львовне. Ей оно нравилось:

* * *

Э.Л. Линецкой

Эти конные ветки — не снятся,
Цокот замшевый их наяву,
И готов я с прелестною жизнью обняться,
Хоть и чуждым, и лишним слыву.

Хоть не входит сюда на рассвете
Ни волны полувзмах, ни огня...
Лишь деревья — сквозь вод и огней переплетье —
Дышат ясную тьму на меня.

Жизнь вошла. И иною не выйдет.
И иной я уже не смогу...
Лишь деревья сквозь очи кровавые видят
Непокорного их неслугу.