Кирилл Кобрин говорит о своей книге «Европа: конец нулевых», составленной из колонок для портала «Полит.ру»:

«Получилось так: несколько месяцев назад я довольно лениво просматривал эти тексты — и тут до меня дошла довольно простая, даже примитивная, мысль. Они — эти эссе — об одном. Их главная тема — Европа как место, где разыгрывается драма конца "исторического XX века". Соблюдены три главных единства классицистической пьесы: единство места (Европа), времени (конец 2000-х) и действия (конец послереволюционной, модернистской, "европейской" Европы и начало Европы совсем другой, нам пока еще не очень понятной)».

В первых главах книги автор берется определить, что есть Европа, через отталкивание, отчуждение: Европа, Запад — то, что не Восток. Таким образом, ключевым текстом, к которому апеллирует Кирилл Кобрин, оказывается «Ориентализм» Эдварда Вади Саида. Саид пишет о том, что сама концепция ориентализма — ошибка, заблуждение, порожденное романтическим мифом. Разнообразие восточных цивилизаций искусственным образом унифицируется, под одну гребенку пострижены и мусульманская культура, и Дальний Восток, и загадочная пестрая Индия. «Ориентализм отказал Востоку в способности меняться и, соответственно, отказал в истории вообще, поместив его в вечное пространство мифа», — так утверждал Саид.

Это самоопределение-отталкивание оказывается очень важно для стран, которые культурная рефлексия традиционно полагает принадлежащими и Востоку, и Западу: для России и Израиля.

Традиционная мифологема «Умом Россию не понять» отказывает стране в возможности меняться, помещая ее в пространство «не-Европы». Правда, следует учитывать, что под «умом не понятной» Россией и власть, и интеллигенция имели в виду не себя, а загадочный «народ», таким образом отграничиваясь от основной части населения и ставя ее в позицию экзотического «внутреннего Востока».

Коллективное сознание Израиля воспринимается Западом как «свое», европейское, и к нему апеллировал знаменитый британский уличный художник Бэнкси в своей серии вифлеемских граффити:

Однако реакцией оказалась не ожидаемая самоирония израильтян-европейцев, а обида жителей территорий, которые, находясь в другой ментальной парадигме, «не смогли расшифровать незатейливую иронию и решили, что Бэнкси изобразил в виде осла — их самих. И замазали рисунок, который стоил десятки тысяч долларов».

Кирилл Кобрин — не только писатель и журналист, но и ученый-историк. И его книга прежде всего — исторический анализ совсем недавнего прошлого, буквально вчерашнего дня, выделение акцентов, ключевых моментов, определяющих облик эпохи. «Нулевые», с одной стороны, оказываются итоговой чертой, последним всплеском нововременного сознания, с другой — в этом подведении итогов явственно виден задел на будущее. Как и положено в учебнике, Новое время сменяется Новейшим; на этот раз, кажется, бесповоротно. Кобрин говорит об этом в интервью радио «Свобода»:

«Мне кажется, что «нулевые» — это отыгрывание последних сюжетов Нового времени, западного и европейского (в искусстве — модернизма, в политике — национализма), и появление совершенно нового тренда, в котором мы сейчас и живем. Тренд — в данном случае имеется в виду не то, что «на самом деле существует», а то, «о чем говорят». «Международный терроризм» — это первое. И с другой стороны — так называемое «столкновение цивилизаций», конструкция прежде всего ментальная, мало имеющая, как я пытаюсь показать в книге, отношение к так называемой «реальности», но, тем не менее, вошедшая в «повестку дня». Иными словами, «нулевые» закончили, с моей точки зрения, повестку дня ХХ века окончательно и бесповоротно и дали толчок новой».

В сюжет о Европе нулевых естественным образом встраивается студенческая революция 1968 года, случаи каннибализма на кораблях XVIII века, Лондон, уничтоженный пожаром 1666 года, но сохранившийся на гравюрах чешского художника Венцеслава Холлара, и история европейских евреев ХХ века.

Судьба Алисы Герц-Зоммер, 107-летней пианистки, впервые севшей за инструмент в родной Богемии, становится своего рода мостом, ведущим из трагического ХХ века в неясные нулевые.

«Перед вторжением немцев обе сестры Алисы, активные сионистки, уехали в Палестину. Семья Герц-Зоммеров не поехала — не было денег да и надо было ухаживать за престарелой мамой. Ее 72-летнюю мать отправили в Освенцим. Чтобы справиться с мерзостью оккупации и ужасом происходящего, чтобы не думать о маме, она методично разучивала 27 этюдов Шопена. Занималась ежедневно по 20 часов.
Этажом выше в доме на Штроссмайеровой площади жил нацист по имени Германн. В тот день, когда Алису, ее мужа и сына увозили в Терезин, этот Германн пришел проводить — в полной эсэсовской форме, с конфетами и восторгами по поводу ее потрясающего пианизма. Она сдержалась и не плюнула в его гнусную харю».

В Терезине Алиса «спасалась музыкой» и спасала других: голодающие, испуганные люди забывались на ее концертах. «Алиса утверждает, что Терезин стал пиком ее музыкальной карьеры».

Музыка, классическая и современная, — не единственное искусство, о котором пишет Кирилл Кобрин. Выставки, концерты, альбомы служат отправной точкой для размышлений, которые чаще всего завершаются парадоксальным выводом. В главе о современном искусстве Кобрина особенно занимает фигура Дэмьена Херста; другие персонажи книги — художник Люсьен Майкл Фрейд и его модель Сью Тилли, Стивен Фрай и Питер Гринуэй, франко-алжирская рок-группа Speed Caravan и безумный художник-ориенталист XIX века, отцеубийца Ричард Дадд.

Но все-таки любимым средством постижения мира становится литература.

«Литература — наркотик; тот, кто не "внутри", никогда не поймет, зачем все это нужно — бесконечные описания, раздражающие каламбуры и шарады, эта скука, скука, скука… “Скука”, кстати говоря, чуть ли не главная сегодняшняя претензия к большинству главных книг человечества; их бы вот подсократить, пересказать по-иному, оставить пару главных линий (по возможности любовных) — только тогда можно вынести существование в нынешнем мире странных продуктов человеческого ума с диковатыми названиями "Дон Кихот", "Былое и думы", "Человек без свойств", "Бувар и Пекюше". Но вот лично мне — пусть простит меня просвещенный читатель за персональную нотку — эта скука, эти каламбуры, эти описания интереснее, чем все мудацкие офисы, курсы акций, автомобили и курорты, выпивки и закуски, физкультура и спорт, вместе взятые. И еще много что, почти все в этой так называемой "реальной жизни". Ибо нет ничего реальнее кучки вымышленных героев, ничего насущнее пригоршни букв, рассыпанных по чистому листу бумаги».

Сноб и эстет, британофил, как и его любимый Набоков, интеллектуал и садовник расходящихся тропок, как не менее любимый Борхес — «Можно… вписывать в существующие страны и города вымышленные объекты — гостиницы, магазины, церкви, рестораны, увеличивая их количество в каждом следующем переиздании путеводителя. Через двадцать лет Париж или Равенна будут состоять исключительно из той же материи, что и сны», Кирилл Кобрин — ловец самых лучших слов, которыми говорят камни Европы.